Из воспоминаний Н. Н. Яненко:

«После призыва в армию в 1942 г. я был зачислен в одну из маршевых рот. Это было трудное для нас время. Страна мобилизовала все силы, из Сибири пошли пополнения на подкрепления частей, которые сражались на фронте. 22 октября 1942 г. мы выехали из Бийска и 17 ноября прибыли в район ст. Войбокало под Ленинградом. Ехали почти месяц в теплушках. Кто-то спал на нарах, кто-то под нарами, но доехали. Войбокало было совсем рядом с передовой, и мы сразу же услышали артиллерийскую канонаду, которую я сначала принял за раскаты грома. Фронтовики посмеялись — это шла перестрелка. Наше подразделение было распределено в части 376-й стрелковой Кузбасской дивизии. Я был направлен в 1248-й стрелковый полк. 11 января части нашей дивизии стали выдвигаться на исходные позиции, а 12 января был нанесен общий удар, начавшийся более чем двухчасовой артподготовкой. Впервые в своей жизни я был свидетелем артподготовки. На всей передовой стоял сплошной гром и гул, работали все калибры артиллерии и „катюши". В первый день наш фронт продвинулся на 3 км. Противник усилил сопротивление, подтянул 6-ствольные минометы, перебросил авиацию и 376-й дивизии пришлось буквально прогрызаться через оборону противника, напичканную огневыми точками и дзотами. Все это задерживало наше продвижение. Нужны были танки, но они не могли эффективно действовать, так как кругом были торфяные болота. Очень ожесточенными были бои за высоту Синявино, окруженную болотами. Ее господствующее положение позволило контролировать обстановку тем, кто ею владел. Высота много раз переходила из рук в руки. Вблизи высоты образовалось кладбище подбитых наших и немецких танков, в конечном итоге с одной стороны высоты закрепились наши, с другой — противник. Семь дней шла битва в лесах и на болотах, на заснеженных полях, а на восьмой день наши ударные группировки соединились в районе рабочего поселка № 5. Блокада была прорвана».

Из воспоминаний А. Э. Лормана, капитана в отставке:

«Познакомился я с солдатом Яненко в декабре 1942 г. Получил разрешение командования создать спецгруппу из нескольких человек, знающих хорошо немецкий язык, чтобы вести устную, печатную и наглядную пропаганду. Безуспешно я обошел подразделения, части дивизии в поисках таких людей. Кто-то мне подсказал, что во втором эшелоне (кажется, в химроте) есть солдат с университетским образованием. Разыскав его (он спал в темной без окон земляночке в белом полушубке, в валенках, в шапке-ушанке), я предложил выйти побеседовать. Убедившись, что Николай хорошо знает немецкий язык (он, оказывается, знал также французский и английский), я объяснил ему цель моего посещения. Он охотно принял мое предложение участвовать в пропаганде среди немецких войск и был откомандирован в мое распоряжение. Средства пропаганды тогда были очень и очень примитивные. Для устной пропаганды мы пользовались обычным жестяным рупором. Забравшись в воронку или траншею, а иногда даже на чистой местности, на расстоянии 50—75 м от немецких траншей, мы начинали передачу. Мне казалось, что уже после первого выхода Николай, увидев, какая опасность нам грозит, откажется от дальнейшей работы. Дело в том, что немцы имели приказ огнём заглушать передачи. Спасало нас следующее: мы подбирались так близко, что противник, боясь поражения осколками своих солдат, не открывал артиллерийского огня, а огонь из автоматов и винтовок был менее опасен. Я был обрадован, когда Николай предложил повторить передачу, так как из-за огня не все было слышно. В ту же ночь (обычно передачи мы вели с наступлением темноты до рассвета) мы перешли на другой участок обороны. Мне всегда приятно было с ним работать».

Из воспоминаний Н. Н. Яненко:

«Главной целью пропагандиста было донести немецким солдатам «живым голосом» с близкого расстояния правду о событиях на советско-германском фронте — правду, которую от них скрывало фашистское командование. Делалось это так. В день перед выходом на передовую я заучивал наизусть информационный текст. Вечером, с наступлением темноты, я, вооруженный простым жестяным рупором, в сопровождении двух автоматчиков, выползал на нейтральную полосу. С расстояния 100—200 м, забравшись в какую-либо воронку (а их всегда хватало), с автоматчиками по обе стороны, я начинал передачу и продолжал ее, если противник не открывал огонь или не начинал усиленно освещать ракетами нейтральную полосу в нашем направлении... Довольно часто передача 10—15 мин продолжалась при полной тишине. Это свидетельствовало о том, что немецкие солдаты внимательно нас слушали. Иногда, по-видимому при появлении офицеров, открывалась яростная стрельба. Пока наш полк был в обороне, мы вели такие передачи почти каждую ночь. Потом у нас появился выносной динамик, стало возможным вести передачу из блиндажа через микрофон. Мы регулярно передавали последние известия, иногда запускали пластинки с записями выступлений немецких антифашистов и коммунистов. Однажды мы передавали речь Вильгельма Пика, коммуниста и депутата Рейхстага (до прихода Гитлера к власти). Солдаты слушали с большим вниманием, стрельба полностью прекратилась, голос немецкого антифашиста звонко разносился над передовой. Но вот примерно в середине речи последовал яростный артиллерийский налет противника. Динамик был разбит, дверь в нашу землянку выбита взрывной волной, часовой у землянки убит. Действовала ли наша пропаганда на противника? Показания пленных говорили о том, что да, действовала. Но, конечно, самой убедительной пропагандой был убийственный огонь нашей артиллерии, сила советского оружия, мощное наступление Советской армии. Со своим рупором я исползал передовую во многих местах Волховского фронта, в районе рабочих поселков, на знаменитой Синявинской высоте».

Из воспоминаний Н. Н. Яненко о Николае Петрове:

«Это был выдающийся человек. Он стал настоящим командиром Советской Армии. Он очень быстро развивался как командир, был талантлив как специалист, отлично зарекомендовал себя в боях. Он тоже сибиряк, закончил педагогическое училище в г. Куйбышеве. Несмотря на свою молодость, он провел ряд блестящих разведывательных операций в районе рабочих поселков. В одном месте на передовой наши траншеи сходились с немецкими очень близко — до 30—40 м. Находившееся там подразделение капитана Мальцева (боевое охранение) все время имело стычки с немцами, часто при этом использовались ручные гранаты. Дело доходило до того, что наши солдаты, да и сам Мальцев, перехватывали брошенные немцами гранаты, имеющие длинные деревянные ручки, и успевали их перебросить обратно в немецкие траншеи. В этих условиях захват языка был чрезвычайно трудном делом. Несколько наших разведок оказались неудачными, так как захваченных пленных не удавалось довести живыми до наших траншей. Капитан Петров предложил свой план разведки. Группа разведчиков была вооружена гранатами, в том числе противотанковыми, ей была придана 45-миллиметровая пушка и были приготовлены маты. На рассвете, когда бдительность противника ослабевала, пушка открыла беглый огонь по траншеям и огневым точкам противника. Разведчики, разорвав гранатами проволочное заграждение и набросив на него маты, ворвались в траншею противника. Схватив там под дулами автоматов трех солдат, вернулись обратно. Вся операция продолжалась 3 минуты. Потом такие же операции были проведены и на других участках. Все они были удачными, захватили 7 пленных, с нашей стороны потерь не было. В этих поисках отличились и были награждены орденами и медалями разведчики Кутковой, Смирнов, Гилев и другие, все — подлинные мастера своего дела. У врага 39 поисковой разведки не было, так как фашисты боялись рукопашной схватки. К осени мы передислоцировались на р. Ижору под Ленинградом. Все попытки переправиться через реку были неудачными, так как подступы к немецким траншеям и сама река бдительно охранялись, переправы непрерывно освещались ракетами. Как только стал лед, попытки взять языка возобновились, но вновь неудачно. Фронт готовился к снятию блокады, язык был крайне необходим. Командир полка приказал: „Пленный должен быть во что бы то ни стало". Тогда капитан Петров с наступлением темноты повел сам разведывательную группу. Разведчики смело, в рост, перешли реку, вышли на левый берег и взяли в плен 3-х раненых солдат. Один из них поднял крик, противник открыл огонь, пленные были убиты, а двое наших, и среди них капитан Петров,— тяжело ранены. Медсестра, которая вместе с нами ждала на передовой возвращения разведчиков, оказала раненым первую помощь и тем самым спасла жизнь старшине Смирнову. Но капитан Петров умер в медсанбате. Это была тяжелая для всех нас потеря... Я очень дружил с разведчиками. Помню таких людей, как капитан Барышников — начальник дивизионной разведки. Очень добродушный, жизнерадостный человек, замечательный командир. И по нейтралке двигался быстрым мелким шагом, не сгибаясь. Помню талантливых разведчиков — начальника полковой разведки старшего лейтенанта Степанова, сержанта Куткового, старшину Смирнова... Будучи военным переводчиком, я участвовал в их операциях, допрашивал пленных — не в штабе, а прямо на передовой. Общий риск, общая опасность, общее абсолютно необходимое дело сплачивали людей, и я не помню, чтобы между ними были какие-то ссоры...».

Из письма Пауля Маша семье Н. Н. Яненко (1984 г.):

«Я никогда не забуду товарища Николая. Мои мысли невольно возвращаются к тому времени, когда мы стали боевыми друзьями. Правда, с тех пор прошло более 40 лет и подробности потускнели в моей памяти, но друг и активный борец против фашизма остается незабываемым. Во время моей деятельности в Красной Армии, в 376-й стрелковой дивизии я, как сотрудник Национального комитета «Свободная Германия», часто встречался с лейтенантом Яненко. Как и товарищи из нашего политотдела, он очень способствовал тому, чтобы из меня, немецкого военнопленного, сформировался сознательный антифашист, и тому, чтобы росла и крепла германо-советская дружба. С начала советского наступления на Ленинградском фронте в начале 1944 г. фашистские войска терпели одно поражение за другим. Нам нужно было торопиться, чтобы принять активное участие на фронте в разгроме фашистского вермахта. Наш путь, который измерялся не километрами, вел нас через Литву и Эстонию и окончился в Курляндии, где окруженные немецкие войска капитулировали в мае 1945 г. ... Все это время я часто имел возможность беседовать с товарищем Яненко. Поскольку он хорошо владел немецким языком, трудностей в общении не возникало. Меня поражали его обширные знания, особенно в области немецкой литературы. Мой боевой друг был оптимистом, человеком, всегда готовым помочь в трудную минуту, стойким и любознательным. Его интересовали немецкие сказки, шутки, анекдоты, а также жизнь другой Германии, жизнь немецких антифашистов. На его лице всегда была улыбка, когда он видел меня и дружески приветствовал в это тяжелое время».

Из писем лейтенанта Яненко профессору П.К. Рашевскому:

«10 июля 1944 г. Уважаемый Петр Константинович! Если Вы были обрадованы моим письмом, то насколько больше был обрадован я Вашим ответом. Ибо наша переписка — это пока единственный для меня мостик к университетскому прошлому, которое рисуется мне теперь буквально как во сне. Слишком резок и неожидан был переход из ограниченного академического мирка Томска к действительности в самой жестокой ее форме и слишком много выветрилось из памяти за эти 2 года. Конечно, они оказались не без пользы для определения моего характера, но для меня, как математика, эти 2 года громадный минус. По окончании университета я поехал вместе с матерью в с. Северное, набрав кипу математической литературы с радужными мечтами о подготовке к экзамену, но сразу, как говорится, с корабля на бал: не приступив еще к своей работе, был признан годным и мобилизован. Участвовал в прорыве и ликвидации блокады Ленинграда, что касается должности, то могу только сказать, что мои знания иностранных языков мне пригодились, причем присвоено соответствующее офицерское звание. Впрочем, несмотря на довольно прозаическую должность, приходилось бывать в различных перепалках, иметь одеялом, матрацем и подушкой шинель, спать на снегу, „под прекрасной звездой", как говорят французы, и лазать на четвереньках по нейтральной. „Но все к лучшему в этом лучшем из миров", — как говорил один неунывающий философ. Жалко только одно, что постепенно грубеешь не только в чувствах, но и в мыслях, и после войны придется восстанавливать (если только придется) не только знания, но и способность мыслить, которая на добрую половину утрачена. Я очень Вам признателен за Ваши труды. Но думаю, что вряд ли в военных условиях будет возможно зачисление меня в аспирантуру. Жду с нетерпением Вашего ответа. Ваш ученик Яненко Н.».

Из воспоминаний А.Э. Лормана:

«Мне хотелось бы включить в свои воспоминания один боевой эпизод, но, к сожалению, не могу точно его вспомнить. Возможно, Николай Николаевич рассказывал, как ему было поручено очистить один населенный пункт от противника. Помню, что он успешно справился с заданием. Также помню, что редактор дивизионной газеты майор Курников, встретив меня на КП дивизии, сказал: „Отличился Ваш Яненко. Завтра прочитаете о нем в газете". (Он сказал „Ваш" по старой памяти. В это время Николай Николаевич уже не был в моем подчинении). Действительно, в газете был описан этот эпизод».

Из радиоинтервью Н. Н. Яненко 25 апреля 1975 г.:

Вопрос: «Был ли какой-нибудь эпизод в первые мирные дни, когда Вы особенно остро почувствовали, что кончилась война и больше не будет выстрелов? — О выстрелах. Мы все почувствовали, что они кончились. Это была гигантская радость для всех, гигантское освобождение. Мне вспоминается следующее. В июне 1945 г. мы расположились в каком-то небольшом латышском городке на берегу очень живописной р. Абола, и вот я уже в мирное ночное дежурство в штабе дивизии прочитал «Войну и мир». Помню, я понял, во-первых, что это гениальное произведение, и понял, что действительно мир и война — все это связано. И понял, что вот я могу спокойно читать, наслаждаться гениальным произведением. В то же время я знал, что такое война, что такое смерть. Я мог переживать в воображении все это, читая книгу. Пожалуй, первое полное ощущение мира, окончания войны я получил, читая «Войну и мир». …Чем дальше от войны, тем больше я вспоминаю и оцениваю войну, поскольку она имела колоссальное историческое значение. Она изменила картину Европы, картину всего мира. Это была первая решающая схватка империализма с социалистической державой. И социалистическая держава выдержала испытание. Сознание этого, бесспорно, сыграло роль в моей жизни. Я все время отсчитываю свои оценки происходящего по той, военной, шкале».